Выбор
как причина языковых изменений

Перед читателем необычная книга. Необычная как по форме, так и по содержанию. Работая над ее переводом, я не уставала удивляться эрудиции автора, его умению привести доходчивый пример, показать практическую значимость абстрактной теории. Стиль книги я бы определила в целом как научно-демократический, сочетающий точность и последовательность, а в некоторых случаях и дотошность описания, с занимательностью и доступностью изложения. Это не популяризация научного знания, а его добывание вместе с читателем.

На содержании хотелось бы остановиться поподробнее, особенно на тех идеях, которые представляются мне в той или иной степени новыми или необычными для читателя в России.

Руди Келлер моделирует историю немецкого языка как часть истории общечеловеческой цивилизации, причем понимает развитие языка как своего рода “чистый” образец общественного развития. “Чистый” — в смысле неотягощенный материальными выгодами. По сути дела, книга представляет модель развития общества, редуцированную до модели развития языка. Еще несколько лет назад саму эту мысль вряд ли кто в России осмелился бы высказать. Ведь она ставит под сомнение тезис “Бытие определяет сознание”! Не буду здесь приводить оправдательные аргументы, Руди Келлер делает это лучше меня. Скажу только, что, на мой взгляд, в книге представлен более гибкий подход, чем тот, который был долгое время принят в России.

Автор не принимает на веру никаких догм, устоявшихся мнений, а пытается, и не безуспешно, дать им свое объяснение, чтобы или принять, или отвергнуть их. Он выстраивает, например, предположительную историю происхождения языка, которая также не стыкуется с общепринятой у нас теорией Ф. Энгельса. История изложена в форме сказки и моделирует процесс, который, по всей видимости, вряд ли удастся реконструировать в принятом смысле. История языка реконструируется как предположение о том, как могло произойти, что люди, вернее обезьяноподобные существа, вдруг заговорили. Ф. Энгельс тоже, собственно, предполагает, что язык возник как реализация возникшей потребности что-то сказать друг другу в процессе труда001 . Руди Келлер моделирует ту же самую историю по-другому: язык появился, согласно его предположениям, когда возникла потребность обмануть соплеменников, чтобы самому получить лакомые куски пищи. Как считает Р. Келлер, именно так голосовой сигнал был впервые применен с целью воздействия, то есть в качестве языкового средства. Разумеется, подобная интерпретация истории человечества нелицеприятна. Но, может быть, она более реально представляет переход от животного состояния к человеческому, показывая механизм внезапного “поумнения” обезьяноподобного существа, которое вдруг поняло, что вместе работать легче?

Из реконструкции предполагаемой истории языка, предпринятой Р. Келлером, вытекает примечательный феномен редукции теоретического знания: основная функция языка определяется как функция воздействия. Для отечественного языкознания эта мысль, строго говоря, не нова. Так Ф.Ф. Фортунатов пишет о трех видах побуждений, которые заставляют нас обнаруживать, выражать для другого лица нашу мысль. Он относит к ним, во-первых, “намерение передать свою мысль другому лицу, вызвать в нем соответствующую мысль , во-вторых, намерение повлиять на волю другого лица, то есть намерение выразить известное чувствование, именно желание побудить другое лицо к известному действию и, в-третьих, намерение выразить, обнаружить другие чувствования (...), соединяющие с мыслью говорящего”002 . Подчеркнутые мной выражения наводят на мысль, что во всех трех случаях автор имеет в виду функцию воздействия. Размышления Ф.Ф. Фортунатова не прошли незамеченными; более того, они получили блестящее развитие в теории психолингвистики. В этой связи достаточно назвать имя Л.С. Выготского003 . Однако эта область исследования стоит в отечественном языкознании несколько особняком.

Что же касается определения функций языка в общем языкознании, то, как правило, выделяются сразу несколько взаимосвязанных функций. В связи с тезисом о первичности материи и вторичности сознания разрабатывается функция отражения004 . Рассматривается диалектическое единство номинативной и коммуникативной функций005 . Многих авторов привлекает язык как системно-структурное образование006 . Аспект изучения языка в плане воздействия остается по-прежнему достаточно специфическим, составляя предмет психолингвистики и теории речевой коммуникации. При этом воздействие рассматривается как проблема речи, регулирующей поведение объекта воздействия непосредственно в акте общения и в последующей деятельности007 . Реально учитывая диалектическую взаимосвязь языка с речевой деятельностью, Р. Келлер считает воздействие функцией естественного языка- для него это один из основополагающих тезисов008 . Тем самым в центр внимания лингвистики выдвигается прагматика — часть науки о языке, которая до сих пор воспринимается подчас как прикладная и даже граничащая с экзотикой. Р. Келлер, однако, убеждает, что она имеет отнюдь не прикладной характер, поскольку является (в редукционалистском смысле) движущей силой языковых изменений. В этом, на мой взгляд, заключается основное достоинство книги.

В отечественной традиции языковым изменениям уделяется достаточно много внимания. Мы воспитаны на диалектике языка. Вспомним знаменитое бодуэновское “Нет неподвижности в языке!”. В то же время Бодуэн признает, что законы жизни языка еще не открыты, хотя и называет причину всех языковых изменений. Он видит ее тоже в прагматике, понимая ее, однако, как стремление к удобству, к облегчению в трех областях языковой деятельности: в области произношения (фонации), в области слушания (аудиции) и в области мышления (церебрации)009 II. Это один из типичных взглядов на причину языковых изменений.

Другой состоит в том, что толчком к существенным изменениям в языке вообще служит язык детей010 . Детской речи, несомненно, свойственно словотворчество. Однако вряд ли можно серьезно думать о том, что все языковые процессы происходят от ошибок в речи детей. Общепризнанный взгляд на причину языковых изменений: в рамках проблематики “Язык и общество” следует учитывать так называемые экстралингвистические факторы. Языковые изменения являются результатом непрерывной подстройки языковой системы ко все обновляющимся задачам общения011 . Р. Келлер конкретизирует этот тезис.

Языковые процессы представлены в книге как процессы неосознаваемого, почти интуитивного выбора, направляемого невидимой рукой. Метафора английского экономиста Адама Смита о невидимой руке приобретает осязаемые контуры. Р. Келлер выделяет особую ступень накопления информации, служащую своеобразным переходом от индивидуумов-носителей языка к самому языку. Эта ступень, как правило, не осознается говорящими, потому и попадает в сферу действия невидимой руки. Она включает в себя как позитивные процессы поддержания системы, так и процессы забывания определенных единиц языка. И тот, и другой процесс включает стадию ненаучения определенным единицам подрастающего поколения. Данная стадия языкового развития является переходной и не имеет строгой письменной фиксации, однако она несомненно существует. Выделение этой стадии, которую Р. Келлер называет фазой кумуляции, материализует неуловимость и вместе с тем неизбежность возникновения качественного скачка — языкового или иного изменения.

Материальность, осязаемость языковых изменений Р. Келлер представляет, анализируя ступени опосредования при выборе языковых структур. По мнению Р. Келлера, выбор опосредуется широко понимаемыми экологическими условиями (индивидуальная компетенция говорящего + социальные, материальные, биологические данности), а также направленными речевыми действиями говорящих. Это то, что вливается в накопительный процесс, регулирующий статику и динамику языка.

Понятие “экологические условия” выбора представляется особенно продуктивным. Оно показывает неразрывную и в то же время гибкую связь говорящего со средой. В отечественной германистике наиболее близко ему, на мой взгляд, понятие лингвооперативной ситуации, введенное В.А. Жеребковым. Совокупность таких ситуаций образует лингвооперативный регистр, который представляет собой одну из основополагающих универсалий, обеспечивающих функционирование языка012 . Модель В.А. Жеребкова позволяет объяснить варьирование языковых средств в рамках коммуникативных регистров; в частности статистическая обработка данных по употребительности подчинительных союзов в современном немецком языке недвусмысленно показывает, что эти союзы определенным образом распределяются по коммуникативным регистрам или видам речи. Так, из всех подчинительных союзов обстоятельственной семантики в объективированном типе текста (возникающем в дисситуативном регистре) абсолютно преобладают временные (81,6 %), а в персонализированном типе текста (возникающем в ситуации непосредственного общения или при ее моделировании) — союзы причинной семантики (82,8 %)013 I. Таким образом, невидимая рука управляет и избирательностью функционирования! Именно поэтому закономерности выбора и не бросаются в глаза, а выявляются только с помощью специального анализа.

Введение в число экологических условий биологического фактора позволяет объяснить, например, специфику выбора языковых структур в определенном возрасте, в частности в детской речи и в языке молодежи. В этих случаях, видимо, имеет место психологически обусловленное варьирование индивидуальной компетенции, которая проходит определенные стадии развития. Причем ее особенности на данных стадиях довольно четко просматриваются, что, собственно, и привело к выделению самих понятий детской речи или языка молодежи. Биологические факторы играют не последнюю роль и в различении женского и мужского языка, которое в последнее время также привлекает внимание лингвистов, однако, рассматриваются эти факторы, как и возрастное варьирование, скорее в рамках социолектов014 .

Не следует думать, что Р. Келлер преувеличивает роль собственно биологических факторов. Напротив, в дискуссии против социал-дарвинизма он, вслед за Р. Докинсом, выделяет из чисто биологического понятия гена культурно-генетическое понятие мемы, то есть единицы памяти, формирующей мемофонд человека. Единицы языка также относятся к мемам, образуя специфическое культурно-генетическое пространство. Гипотезу о существовании такого пространства, или культурогенетики, высказывает и Ю.А. Сорокин015 I. В работе Р. Келлера культурогенетика принимает осязаемые контуры. Анализируя сходство и различие между генами и мемами, Р. Келлер видит основную особенность последних в том, что человек может распоряжаться ими по своему усмотрению. В социолингвистике существует в связи с этим понятие переключения кодов, предполагающее использование одним человеком в зависимости от условий разных вариантов языка016 . С другой стороны, понятие мемофонда перекликается с понятием “национально-культурная специфика языка” и в этом смысле представляет, как мне кажется, необозримое поле деятельности для лингвистов.

Таким образом, книга Р. Келлера дает широкое понимание языковых изменений, включая не только диахроническое, социальное, но и культурно-биологическое варьирование. Это, в свою очередь, позволяет по-новому осмыслить введенное Н. Хомским понятие “индивидуальная компетенция” — понятие, тоже вовсе не чуждое отечественной филологии. Достаточно сослаться на высказывание А.А. Потебни: “...язык открылся первым людям посредством собственной их природы”017 I. Следовательно, уже А.А. Потебня предполагал, что человек по природе своей устроен так, что способен к языку. Тем не менее тезис Н. Хомского о врожденности языковой способности и близкое ему понятие индивидуальной компетенции признавались в России лишь немногимиI018 . Р. Келлер обогащает понятие индивидуальной компетенции, включая в него предположение об индивидуальной компетенции партнера. Тем самым в понятие индивидуальной компетенции включается обратная связь — необходимый компонент теории информации, который до сих пор практически не учитывается в теории речевой коммуникации или учитывается слишком абстрактно.

В ряду экологических условий понятие “обратная связь” является, по-видимому, ключевым и способствует обогащению знаковой модели языка, придавая ей необходимую гибкость и подвижность, углубляет и насыщает компоненты так называемого знакового треугольника. В классической модели этого треугольника, которая принадлежит Чарльзу Пирсу, знак, как самостоятельный семантический объект, соотносим с другими знаками в системе, с обозначаемым объектом и с интерпретатором019 . Схема Пирса логически безупречна, но довольно абстрактна. Карл Бюлер расширяет сферу интерпретатора, который из абстрактного превращается в конкретных отправителя и получателя информации020 I. В.А. Жеребков вводит понятие комплексного метазнака, понимая под ним коммуникативную модель языкаI021 . В этой модели происходит смысловое насыщение всех компонентов знакового треугольника в рамках противопоставления двух основных коммуникативных регистров: тематического и непосредственного общения. При всей динамичности этой модели она все же не учитывает обратной связи. В модели Р. Келлера обратная связь между отправителем информации и реципиентом осуществляется через взаимодействие введенных Н. Хомским категорий интериоризации/экстериоризации языка, то есть его внутреннего усвоения индивидуумом и использования вовне.

Обратная связь значима и для знаконосителя, или знакового средства, выбор которого из системы осуществляется тоже с учетом интериоризованной/экстериоризованной грамматик. Отсутствие экстериоризации в естественных условиях, например при обучении иностранному языку в отрыве от страны, где этот язык является естественным средством общения, ведет к идеализации языкового употребления. Выбор языковых средств в условиях отсутствия обратной связи застывает на стадии литературных образцов. Наконец, обратная связь важна и для обозначаемого. Входя в круг экологических условий, оно определяет индивидуальную компетенцию говорящего, заставляя его прогнозировать индивидуальную компетенцию партнера. Если обратная связь отсутствует, что тоже может иметь место при изучении иностранного языка, то выбор способа именования может казаться странным людям, для которых данный язык является родным. Возникает парадоксальная ситуация: речь на родном языке воспринимается как чужая.

Таким образом, процесс невидимой руки предстает как вполне реальный. Его неосознаваемость, или неуловимость, объясняется как врожденной индивидуальной способностью к овладению языком, так и высокой степенью опосредованности выбора. Ни первое, ни второе не осознаются “наивными” носителями языка: первое в силу того, что языковая способность свойственна всем здоровым людям и воспринимается как нечто само собой разумеющееся; второе — в силу многофакторности, определяющей опосредованность выбора, что граничит с интуицией или формирует ее. Все это, мягко говоря, несколько странно для читателя в России, привыкшего иметь дело с материальными сущностями. В истории языка это прежде всего звуковые или иные конкретные, осязаемые изменения, вызываемые определенными тенденциями. Сами же тенденции в лучшем случае констатируются, их наличие принимается как данность. Р. Келлер же пытается объяснить их возникновение.

Синтаксические исследования последних лет, кажется, подтверждают его правоту. В частности, исследование продолженных синтаксических форм позволяет выделить в их развитии фазу кумуляции (накопление в их частях однородной семантической информации) — процесс, регулируемый прагматически, через опосредованную оценочность при выборе наименований. Так, при выражения отношения причинности значимым оказывается наличие в первой его части семантики отрицания или высокой степени качества022 . И то, и другое можно рассматривать как результат прагматического выбора в процессе называния. Процесс выбора регулируется таким образом, что предпочтение отдается языковым средствам, которые в известной степени противоречат ожиданиям, — ситуация обозначается с помощью отрицания или оценивается не нейтрально, а посредством высокой степени качества. Именно поэтому она и требует обоснования. Вряд ли возможно предугадать, к чему приведет в конечном итоге этот процесс. Однако нет сомнений в том, что он начался.

Доказательством тому служит описываемое Р. Келлером скачкообразное изменение значения союза weil в современном немецком языке. Из союза, обозначающего причину, он в известных случаях превращается в союз, cоединяющий эпистемические высказывания как результат наших размышлений о причине происшедшего. В немецком языке изменение значения союза четко фиксируется словорасположением в придаточной части, в которой используется порядок слов самостоятельного предложения. Процесс невидимой руки, по-видимому, проявляется здесь на стадии накопления семантической информации и становится очевидным в структурной перестройке фразы.

Вот лишь основные мысли, касающиеся функционирования языка, которые мне хотелось бы прокомментировать в русском издании. Я не касалась рассуждений Р. Келлера о социальных вопросах. О резонансе, который они вызвали на Западе, пишет сам автор в предисловии ко второму изданию. Думается, в России резонанс будет не меньший.

В заключение еще несколько слов о русском издании книги. Читателя, несомненно, заинтересует богатейшая и малоизвестная у нас библиография. К сожалению, большая ее часть отсутствует на русском языке. А опубликованные переводы e eo eioa?i?aoaoee, на мой взгляд, не всегда удачны. Так, во вступительной статье к сборнику переводов “Новое в зарубежной лингвистике” в качестве комментария к переводу Грайса употребляется термин “максимы речевого общения”023 , что должно соответствовать немецкому варианту sprachliche Handlungsmaximen. В данной работе это выражение переводится как правила языковой деятельности, поскольку для русского читателя латинское слово максима слабо ассоциируется со словом правило, а Руди Келлер, интерпретируя Грайса, имеет в виду именно правила, которым следуют говорящие, выбирая то или иное выражение.

Цитаты, приведенные в оригинале на английском и французском языках, переведены на русский и даются на языке оригинала только в исключительных случаях, когда могут возникнуть сомнения в их толковании или когда трудно подобрать русский эквивалент. Указатель имен разбит на две части. Если имя встречается в тексте, то оно приводится на русском языке; если имя взято из сноски, оно включено в иноязычную часть. Предметный указатель, в основном, сохраняет структуру оригинала. Однако иногда приводятся синонимичные выражения, необходимость которых продиктована, как правило, стилистическими соображениями перевода.

 

Ольга Кострова

Самара, 1996

 

 



001 Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека. - М.: Изд-во полит. лит., 1984. - С. 7.
002 Фортунатов Ф.Ф. Язык в процессе мышления и в процессе речи // Избранные труды. Т. 1. - М., 1956. - С. 128.
003 Ср, например: Выготский Л.С. Мышление и речь // Избранные психологические исследования. - М.: АПН РСФСР, 1956. - С. 39 - 386.
004 Мигирин В.Н. Язык как система категорий отображения. - Кишинев: Штиинца, 1973. - 237 с.; Кодухов В.И. Общее языкознание. - М.: Высшая школа, 1979. - С. 162 и далее.
005 Общее языкознание: Внутренняя структура языка. - М.: Наука, 1972. - С. 302.
006 Солнцев В.М. Язык как системно-структурное образование. - М.: Недра, 1977. - С. 341 и далее.
007 Тарасов Е.Ф. Речевое воздействие: психологические и психолингвистические аспекты // Материалы VIII Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации: Тез. докл. ( М.: Ин-т яз-я АН СССР, 1985. - С. 19.
008 Keller R. Sprachwandel: 2. Auflage. - T(bingen und Basel: Franke Verlag, 1994. - S. 208.
009 II Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию. - М.: АН СССР, 1963. - Т. I, с. 348.
010 Там же, С. 350.
011 Ср., например, Супрун А.Е. Лекции по языковедению. - Минск: БГУ, 1978. - С. 95.
012 (erebkov V.A. Deutsche Stilgrammatik. - Москва: Высшая школа, 1988. - С. 70 и далее.
013 I Кострова О.А. Продолженная синтаксическая форма как промежуточное звено между простым предложением и сверхфразовым единством: Автореф. дисс. ... докт. филол. наук. - М.: АН СССР, 1991. - С 5.
014 Бондалетов В.Д. Социальная лингвистика. - М.: Просвещение, 1987. - С. 66-67; V.A. (erebkov. Cit. op.
015 I Сорокин Ю.А. Этническая конфликтология. (Теоретические и экспериментальные фрагменты). - Самара: Русский лицей, 1994. - С. 73.
016 Ср. (erebkov V.A. Cit. op., S. 84-87.
017 I Потебня А.А. Мысль и язык // Полное собр. соч. Т. 1. - Гос. изд-во Украины. - Изд. 5, 1926. - С. 7.
018 I Среди них, например, Павлов В.М. Языковая способность человека как объект лингвистической науки // Теория речевой деятельности: проблемы психолингвистики. - М.: Наука, 1968. - С. 36-68.
019 Peirce C.S. Elements of Logic // Collected Papers of Charles Sanders Peirce. Vol. II. - Cambridge: Harvard University Press, 1960.
020 I B(hler C.S. Die Axiomatik der Sprachwissenschaften. - Frankfurt a/M.: Klostermann V. 1969. - S. 116.
021 I Жеребков В.А. Коммуникативная модель как комплексный метазнак // Вопросы языкознания. 1985. - № 6. - C. 63-69.
022  Ср. Кострова О.А. Типология номинаций в мотивированных предложениях // Единицы языка в коммуникативном и номинативном аспектах. - Л., 1986. - С. 100-110.
023 См. Арутюнова Н.Д., Падучева Е.В. Истоки, проблемы и категории прагматики: вступ. ст. // Новое в зарубежной лингвистике: сб. ст. / Переводы. - М.: Прогресс, 1985. - Вып. 16: Лингвистическая прагматика. - С. 26-27.
Hosted by uCoz